Старика Кривошеина ровно под­косило. Лежмя лежал он безвы­ходно в своем темном закутке, ничего не спрашивал у домашних и ничего не требуя. Слыша, как вздыхает и бормочет отец, Кате­рина прослезится, молвит Саньке: «Внучок, поговори с дедом. Он ведь одного тебя признает». Санька зайдет в каморку и слова сказать не может. Жалко и страшно глядеть на деда — кожа да кости. В чем только душа теплится. Дед тоже молча смот­рит на Саньку, а по крутой складке лица катится слеза.

Растаяли, как вещий снег, меч­ты, которые в тайне лелеял Миха­ил Григорьевич долгие годы: о вольном поселении, о счастливой доле. Уплыли призрачным облач­ком надежды, осталась только старческая немощь с ломотой в суставах. Ой, как виноват он пе­ред Санькой, перед всеми, кого сманил сюда, на заимку! Что ж, пусть теперь сами ищут, как пра­вильней устроить жизнь. Чует скорый конец старик и не про­тивится  ему.

Однажды деревню огласили странные звуки, похожие на глухой перезвон цепей. Михаил Григорьевич напрягся: не ослы­шался ли! Может, так со звоном смерть и приходит? Но тут же вмешались другие звуки, будто бы топают сотни ног, послыша­лись окрики, храп лошадей.

— Санко! — состонал старик. Никто не отозвался в доме. Соб­равшись с силами, он еще гром­че   окликнул:  —   Санко!

И опять молчок. «Куда ж все запропастились?» — взволновался он. Шум на улицах нарастал, все четче различались отдельные голоса: «Подтянись!» — «Перед­ние, короче шаг!» — «Эй, рото­зей, посторонись!» Кое-как Миха­ил Григорьевич поднялся на ноги и, - придерживаясь за стенку, до­брался до сеней, взял посох, вы­шел во двор. Яркий свет момен­тально ослепил его, а от вольного воздуха закружило голову. Ста­рик присел на завалинку. Чуть отступила дурнота, он снова поднялся, опираясь обеими рука­ми  на  посох.

На улице было людно. Все на­селение — и мал, и стар вы­сыпало из домов и землянок, что­бы поглазеть на длинную колон­ну арестантов. Скованные канда­лами, они уныло брели по пыль­ной дороге в сторону озера. Ох­ранники держали винтовки напе­ревес, спереди и сзади гарцевали на лошадях офицеры. Михаилу Григорьевичу вдруг вспомнились слова Походяшина: «Наша изыс­кательная партия направлена правительством для обследования и заселения сибирских лесов». Теперь-то он понял, какое заселе­ние имел в виду государев чинов­ник, и горько сожалел, что не по­слушался тогда совета сгубить незваных пришельцев в болоте. Вот благодетели! Обманщики! С побелевших от гнева губ срывал­ся вместо крика бессильный, как заклинание, шепот.

Колонна давно скрылась в ле­су, улеглась пыль на дороге, стих звон кандалов, а Михаил Григорьевич все шел, сам не ведая ку­да и зачем. Свернул влево на лесную тропу, которая вела к го­ре. Каждый шаг отдавался в те­ле острой, пронизывающей бо­лью, глухо хлябало сердце. Ста­рик часто останавливался, крях­тел, охал, но снова двигался впе­ред. Чудом перебрался вброд че­рез мелководную Безымянку, едва не застряв в тягучем иле: вы­ручила коряга, поваленная попе­рек течения.

Мокрый, грязный, выбившийся из сил, он лежал в высокой при­брежной траве и, прощаясь с жизнью, желал одного — подня­ться в гору. Взглянуть бы напоследок на сизую падь, где скоро­тал свой долгий и многотрудный век, на широкий горизонт, где острые кромки елей заботливо прочесывают вечные странники облака. Метр за метром Криво­шеин преодолевал крутизну. К вечеру добрался до места, откуда много годов назад он, молодой, сильный, смелый, заявил о себе как хозяине этого края. В созна­нии ясно вспыхивали картины: первая зимовка в землянке, при­езд Анюты с дочкой в новый дом, а потом работа, работа...

Михаил Григорьевич чувство­вал, как медленно холодеют ру­ки, как отступает боль в теле. Откуда-то с низины докатилось протяжное эхо, похожее на стон, а следом за ним по встревожен­ному лесу зазвенели топоры, за­трещали, падая на землю, веко­вые сосны.

На краю болота закипела бо­льшая стройка. Каторжане рас­чищали площадку для бараков и солдатских казарм.

— Пришла к нам, с тобой поги­бель, любушка! — Силясь встать, Михаил Григорьевич ухватился за ближнюю сосенку, подтянулся, окинул взглядом окрестность.

Гигантский, раскаленный до­красна диск солнца сел на горизонт, и лес, залитый его лучами, полыхал пожаром. Из груди ста­рика вырвался тяжкий стон, и он нехотя, медленно осел на землю. В глазах у него застыли огнен­ные блики.

(«Знамя труда», 22 ноября 1984 года, № 140. И.Е. Лоза «Были варнацкого села». Конец первой части. Начало в № 126).