Тем же вечером в дом Аксентьевых нагрянули сваты с разнаряженным Афоней. Чинно раскланялись, поприветствовали добрых хозяев, похвалили невесту и жениха, повели сговор. Довольнехонек Федул Перфильевич, ра­достно суетится у стола Ефроси­нья Климентьевна, угощая желан­ных гостей да приговаривая: «Не обессудьте уж, чем богаты, тем и рады». И когда обе стороны пришли ко взаимному согласию, Афоня  вдруг спросил;

— А где невеста?

— К подружке, знать, пошла посекретничать, — поспешила Еф­росинья Климентьевна. — Все сиднем сидит дома.

Подождали еще. Выпили, заку­сили, Переговорили обо всех де­ревенских новостях, о погоде, о видах на зиму, о том, что заве­лась в округе банда, которая грабит на тракте проезжих и да­же разбойничает по деревням. Настя все не появлялась. Сваты уж стали прощаться с Аксентьевыми, как на пороге показалась Настя, а следом за ней Тимо­фей.

— Ты что же это разгулялась до экой поры? — Сдерживая гнев и стараясь быть поласковей, обратилась к Насте мать. — Тут гости пришли, ждут тебя.

— И не простые гости, а сва­ты с женихом твоим Афонасием,— вставил отец. — Ну, чего сто­ишь? Привечай жениха, как по­ложено.

Настя отвела глаза в сторону, спокойно прошла в горницу, сня­ла платок, расплела косы и уставилась на Афоню:

— Нe невеста я, а замужняя жена.

— Ты в уме? Что мелешь! — всполошилась Ефросинья Кли­ментьевна.

— Говорю как есть, — тихо и спокойно продолжала Настя и, улыбнувшись Тимофею, добавила:

— Вот мой муж.

— Муж! — Смертно бледней, поднялся из-за стола Федул Перфильевич. — Тимоха — рваный лапоть твой муж! Ну-ка, повто­ри!

—   Да,  муж!

Одним ударом Федул Перфильевич снес Настю с ног. С дики­ми воплями навалилась на нее Ефросинья Климентьевна и рва­ла клочьями, рассыпанные по окровавленному лицу волосы. Тем временем старик Аксентьев, лихорадочно трясясь, подступил к Тимофею и, задыхаясь, выпалил:

— Змеюка! Пригрел тебя на груди. Вон из моего дома. Вон, змей!

Тимофей стоял, не шелохнув­шись:

— Что хотите, делайте со мной, а Настеньку не оставлю. На всем свете одна она у меня. И  не трожьте ее.

— Это еще у тебя спросим! — Старик с силой замахнулся на Тимофея. Но тот вовремя подставил локоть под руку, и Федул Перфнльевич  отлетел в сторону.

— Никому не дам в обиду же­ну мою, даже родителям, — Тимофей отстранил Ефросинью, поднял с пола Настю и отвел на другую половину избы. Туда же с проклятьями  ворвалась мать:

— Раздевайся, срамница! Ски­дай все, что на тебе есть, роди­телями добытое! Иди по миру со  своим Кудлаем! — И обернув­шись к Тимофею: — А тебе че­го тут надо? Убирайся прочь!

В горнице Тимофея молча ок­ружили сваты. Кузнец Афоня, потрясая железными кулачищами, промычал в лицо;

— Ты, лярва, мотай отсель, по добру-по здорову. Нето грех па  душу возьму…

— С Настей — хоть сейчас!

— Да что с ним, собакой, тол­ковать! — Подал голос Федул Перфильевич. — Скрутить да в омут!

С треском  распахнулась дверь в горницу и раздался пронзитольный  крик Настеньки:

— Беги, Тимоша! Они, бандю­ги, убьют тебя. Беги!

В тот же миг мать схватила Настю за волосы и бросила от двери на пол. В доме все стихло. Тимофей постоял в нерешитель­ности, прикидывая, что делать.

— Будь по-вашему, уйду, — глаза его загорелись. — Но если Настю кто тронет, головы тому не сносить. Со всеми расквита­юсь, душа моя вон. Вот вам крест!

Тимофей заскочил в каморку, сложил в мешок свои пожитки и направился к выходу. Удалился и Афоня с дружками. Разбитый, угнетенный всем, что произошло за этот проклятый вечер, Федул Перфильевич застыл в задумчи­вости на табурете. Через горни­цу тяжело прошаркала на кухню Ефросинья.

— Ушли, слава богу. С Настей  управимся. Вот только воды при­несу.

Федул Перфильевич не шелох­нулся и тогда, когда Ефросинья, вернувшись с ковшом воды в девичью, вдруг завопила не своим голосом:

— Настя сбежала!

В распахнутые створки окна катились волны сырой прохлады ночи.

Босая, простоволосая, в испод­ней рубахе Настя бежала по переваловской  улице, не разбирая рытвин и луж.

— Тимоша! Тнмошенька! — истошный голос ее захлебывался слезами  и  вязнул  в тягучей мгле.

Федул Перфильевич и Ефросинья Климентьевна  разыскали Настю под утро. Она сидела на краю обрыва речки под старой липой и окаменело глядела в черный омут, обхватив руками колени. Бессильную, дрожащую oт холода, родители отвели ее до­мой.

("Знамя труда", 15 ноября 1984 года, № 137. Е.И. Лоза "Были варнацкого села".Продолжение следует)