К весне на заимке стоя­ли рядышком две курные избы. Распродав хозяйство, перебрались сюда и стари­ки Кривошеины. С годами семей­ство ширилось, обрастало вну­ками. Никакое лихолетье не на­рушало их спокойную, размерен­ную жизнь. Редкие поездки Ми­хаила и Василия на ярмарки, да по дальним деревням для обмена товара приносили Кривошеиным вести из суетного мира. И были эти вести одна не краше другой.

Где-то в татарском поседении Остров взбунтавался народ про­тив заезжего купчины-промысловика, искателя легкий наживы. Гнев людей был так велик, что они разом порешили супостата, прибывший на место убийства земский исправник составил про­токол допроса, а взять под стра­жу зачинщика бунта Карима Сагитова не довелось: ушел охот­ник в тайгу и семью увел.

Сказывают, как только этот делец поселился в соседней де­ревне Бочкари, сразу пустил по округе паутинную сеть. Открыл лавку и щедростью своей зама­нивал доверчивых инородцев: раздает им товары в долг. Дает на год вперед, Не расплатишься к сроку — за рубль отдай два и непременно натурой — мехами, рыбой. Нечем платить — жену отдай, дочь отдай, сына-охотника отдай.

Запутался в долгах Карим Сагитов, стал неоплатным должни­ком у купца-обманщика: хоть и худой товар берет в лавке, но за три цены, а пушнину сбывает за бесценок. При сборе ясака от­дал Карим семь соболей за себя и шесть — за старшего сына. Это ладно — в государеву каз­ну. Так ведь надо и сборщикам «на поклон» (подарок) поднести белок и куниц. А тут еще купчи­на вымогает.

Где силой  купец,  не брал, там вино помогало. Однажды  пожа­ловал он со своей артелью  на Остров.  Три коробка лихо вка­тили во двор Сагитова:

— Привечай, Карим, гостей, — широко улыбаясь, купец спрыг­нул с переднего коробка, снял бочонок и подал его хозяину до­ма, — Самогон, первач! Гулять будем, скликай охотников.

Недоверчиво сбились в кружок люди, переговариваются о чем-то, косо поглядывая на неждан­ных гостей, занятых приготовле­ниями к пиршеству за расстав­ленными во дворе столами. Но с первого же тоста, провозглашен­ного купцом за здоровье и удачи охотников, рассеялось недоверие, развязались языки. Карим, гор­дый оказанной ему честью, по­благодарил богатого гостя и предложил односельчанам выпить по второй кружке. Так кружка за кружкой, захмелели мужики, об­нимают и лобызают благодетеля, суля ему много пушнины. Гостей обхаживала жена Карима. Купец сразу приметил и не спускал с нее глаз. Высокая, не по годам стройная, со строгим овалом смугловатого лица, с чуть раско­сыми смолево-черными глазами, выразительность которых подчер­кивали изломы пушистых бровей, она притягивала какой-то таин­ственной, дикой красотой. Даже походка выдавала в ней необык­новенное достоинство, так не подходившее к ее нищенскому одеянию и ко всей обстановке до­ма. Карим поймал удивленный взгляд гостя и пояснил:

— Моя жинка Фаиза.

— Если у тебя такая красивая жена, Карим, то и дочка, навер­ное, не хуже.

— О, дочка моя редкий. Замуж выдавать пора. А с чем отдавать? Семья большая — восемь душ. Кормить надо, одевать надо. Нету  ничего.

— Хитришь, братишка!  При такой жене, считай, ты самый богатый человек в Сибири. Не прячь, вели привести дочку.

— Твоя  воля, хозяин.

Карим,  покачиваясь,  послушно поплелся в избу. Его молча ждали. Наконец, он появился на пороге, держа за руку смущенную  девушку.

— Вот дочка моя Халима, 

— Хороша, —  прошептал купец. Вся в матушку. Не бойся, красавица, подойди поближе. У меня и подарок припасен, глянь-ка.

Купец извлек из жилета блестящее ожерелье  из пластинок,  подвешенных на тонкой цепочке. Надевая ожерелье на шею девушке, он сделал движение, чтобы привлечь ее к себе. Но Халима легко выскользнула из его рук, поклонилась и, светясь радостью, юркнула в дом. Все дружно рассмеялись. Доволен был и Карим, что все кончилось  благополучно.

— У тебя, Карим, хозяйка есть, — сказал купец.— У меня нет. Отдай дочку — все долги спишу.

— Никак нельзя, хозяин, поду­мав, возразил Карим. — Ты — старый, она — молоденький овеч­ка. Скоро ждет жениха из даль­ней тайга. Батыр-охотник злить­ся будет. Никак нельзя.

— Торгуешься, старик, цену на­биваешь! — Купец поднялся из-за стола. — Давай честно, прина­родно сговоримся. Слышите, му­жики? Даю Кариму Сагитову за дочку откупную бумагу от всех долгов, а в придачу вот еще, и он выложил на стол пачку денег.

Охотники обомлели: столько денег они отродясь не видывали. Тут намедни соседи вусмерть ра­зодрались из-за поломанной ло­паты, которой цена — грош. А в Бочкарях один поселенец зап­росто кончил мужика, чтоб 15 рублей долга ему не отдавать, что есть жизнь? Видимость одна — был человек и не стало, а деньги — всему голова.

— Ну как, Карим,  по рукам?— довольно ухмыльнулся купец.

— Али мало? На еще, — на стол легла вторая пачка  денег.

Карим, понурив голову, молчал. Затем тяжело поднялся, бледный и растерянный, глянул на жену, которая замерла на по­роге, скрестив руки  на груди.

— Нет, хозяин, - тихо произ­нес он. - Деньга — вода, вся в твою лавку пойдет. А дочке на век беда.

Никто но ожидал отказа. Даже бывалый купец не знал, как те­перь быть. То ли возмутиться: ведь задето самолюбие, пошатну­лась вера в его всесилие, то ли плюнуть на все: ну, просчитался малость, зря затеял пирушку. И моментально, с торгашеской из­воротливостью перекроил свой план. Раскатившись громогласным хохотом, хлопнул ладонью по столу и воскликнул: — Ай да Карим! Молодчина! Охотники облегченно вздохну­ли: выходит, купец пошутил. Лукавая улыбка Карима затерялась в бисерных складках уголков глаз.

— Выпьем, мужики, за верность отцовскую! — гаркнул купец и разом опорожнил кружку первача.

Бочонок еще не был опростан, попойка продолжалась. Когда же все порядком захмелели и перес­тали соображать, купец достал из коробка большой медный ко­тел. Натертая до блеска посудина радужно высвечивалась в лучах заходящего солнца. Завистью го­рели глаза охотников; неужели подарит Сагитову?

— Мужики, этой вещи цены нет. Но я не жадный. Так и быть, отдам котел тому, кто принесет больше мехов.

Опаленные хмелем и соблаз­ном, охотники кинулись по до­мам. Во двор к Сагитову стащи­ли все запасы мехов. Скоро коро­бок до самого верха наполнился шкурами соболей, куниц, лис, бе­лок. Тут же определился облада­тель бесценного котла и за его успех был провозглашен тост.

Рано утром во дворе Сагитовых поднялся шум. Обезумевшая от горя Фаиза металась по дому, обшаривая все закоулки двора и без конца выкрикивая: «Халима! Халима!» На сеновале она едва растолкала мужа:

Вставай, Карим, вставай! Где Халима? Скажи, где наша дочка?

Фаиза бессильно упала на сено и, содрогаясь всем телом, рыда­ла. Глядя на нее, плакали дети. Карим не мог сразу понять, что случилось. И вдруг, как выстрел, прозвучало в голове:  «Халима!» Он вскочил,  забежал  в  дом, схватил ружье и быстро зашагал по дороге в соседнюю деревню.  

До Бочкарей — рукой подать, и Карим не успел остыть от обуревавших его мыслей. Он живо представил, как все случилось, Ночь. Все спят. Халима убирает со стола после гостей. Тихий голос в темноте двора окликнул се. Она обернулась, и в тот же миг ее сжали тиски чьих-то боль­ших сильных рук. Она хочет вырваться, крикнуть — ей закрыва­ют рот и уносят... «Там, она, там. Скорей же!» — подгоняет себя Карим.

У дома купца он остановился, перевел дух и с силой толкнул массивные ворота. Сердито заскрипели ржавые навесы, зарычал разбуженный на цепи волкодав. Двор был пуст и безлюден. По­среди него стояли два коробка, третий, что с мехами, спрятан в завозне. Дверь в доме тоже ока­залась незапертой. Осторожно, по-охотничьи Карим прошел в горницу, откуда слышался тяже­лый храп. Купец спал, развалясь в старом, потертом кресле. В ру­ке у него висело ожерелье... Ка­рим кинулся в угловую комнату-почивальню и застыл на пороге: в изорванном платье, вся в сса­динах Халима безжизненно лежа­ла на широкой койке.

Укутав дочь в простыню, Ка­рим осторожно взял ее на руки и вынес на улицу. Он шел не спеша, ровным напряженным ша­гом, высоко подняв голову. На лице его смешались скорбь и не­нависть. Встречные люди пугли­во сторонились. Далеко за око­лицей, у самой опушки леса Ка­рим бережно положил Халиму на землю, согретую солнцем, и спустился в ельник, где протекал родниковый ручей. Остудив голову, он сделал несколько жадных глотков, зачерпнул в малахай во­ды и поднялся из оврага. Живи­тельная влага возвратила созна­ние Халиме.

Всю дорогу она стонала, что-то выкрикивала в бреду, вырывалась из рук. Карим несколько раз останавливался, чтобы отдохнуть, утешить дочь. Еще на подступах к деревне послышался неясный гул голосов. Вскоре он увидел толпу односельчан, кричащих и возбужденно размахивающих руками.

— Обманул, ограбил он нас!

— Всех опутал долгами. Упра­вы на него нету, так сами най­дем!

Несколько мужиков вытащили на улицу медный котел, подарок купца, и колотили его под одобительные возгласы толпы. Били с такой яростью, будто у их ног валялся сам  купец.

Заметив Карима, люди рассту­пились, смолкли и провожали его долгими сочувствующими взгля­дами.

— Мертвая, — печально, почти неслышно произнесла одна из женщин. —  Замучил купчина.

Из  толпы  раздалось:

— Бей грабителя, бей насиль­ника!

С криками и заклинаниями люди ринулись к дому купца..,

("Знамя труда", 3 ноября 1984 года, № 132. Е.И. Лоза "Были варнацкого села". Продолжение следует).