К весне на заимке стояли рядышком две курные избы. Распродав хозяйство, перебрались сюда и старики Кривошеины. С годами семейство ширилось, обрастало внуками. Никакое лихолетье не нарушало их спокойную, размеренную жизнь. Редкие поездки Михаила и Василия на ярмарки, да по дальним деревням для обмена товара приносили Кривошеиным вести из суетного мира. И были эти вести одна не краше другой. Где-то в татарском поседении Остров взбунтавался народ против заезжего купчины-промысловика, искателя легкий наживы. Гнев людей был так велик, что они разом порешили супостата, прибывший на место убийства земский исправник составил протокол допроса, а взять под стражу зачинщика бунта Карима Сагитова не довелось: ушел охотник в тайгу и семью увел. Сказывают, как только этот делец поселился в соседней деревне Бочкари, сразу пустил по округе паутинную сеть. Открыл лавку и щедростью своей заманивал доверчивых инородцев: раздает им товары в долг. Дает на год вперед, Не расплатишься к сроку — за рубль отдай два и непременно натурой — мехами, рыбой. Нечем платить — жену отдай, дочь отдай, сына-охотника отдай. Запутался в долгах Карим Сагитов, стал неоплатным должником у купца-обманщика: хоть и худой товар берет в лавке, но за три цены, а пушнину сбывает за бесценок. При сборе ясака отдал Карим семь соболей за себя и шесть — за старшего сына. Это ладно — в государеву казну. Так ведь надо и сборщикам «на поклон» (подарок) поднести белок и куниц. А тут еще купчина вымогает. Где силой купец, не брал, там вино помогало. Однажды пожаловал он со своей артелью на Остров. Три коробка лихо вкатили во двор Сагитова: — Привечай, Карим, гостей, — широко улыбаясь, купец спрыгнул с переднего коробка, снял бочонок и подал его хозяину дома, — Самогон, первач! Гулять будем, скликай охотников. Недоверчиво сбились в кружок люди, переговариваются о чем-то, косо поглядывая на нежданных гостей, занятых приготовлениями к пиршеству за расставленными во дворе столами. Но с первого же тоста, провозглашенного купцом за здоровье и удачи охотников, рассеялось недоверие, развязались языки. Карим, гордый оказанной ему честью, поблагодарил богатого гостя и предложил односельчанам выпить по второй кружке. Так кружка за кружкой, захмелели мужики, обнимают и лобызают благодетеля, суля ему много пушнины. Гостей обхаживала жена Карима. Купец сразу приметил и не спускал с нее глаз. Высокая, не по годам стройная, со строгим овалом смугловатого лица, с чуть раскосыми смолево-черными глазами, выразительность которых подчеркивали изломы пушистых бровей, она притягивала какой-то таинственной, дикой красотой. Даже походка выдавала в ней необыкновенное достоинство, так не подходившее к ее нищенскому одеянию и ко всей обстановке дома. Карим поймал удивленный взгляд гостя и пояснил: — Моя жинка Фаиза. — Если у тебя такая красивая жена, Карим, то и дочка, наверное, не хуже. — О, дочка моя редкий. Замуж выдавать пора. А с чем отдавать? Семья большая — восемь душ. Кормить надо, одевать надо. Нету ничего. — Хитришь, братишка! При такой жене, считай, ты самый богатый человек в Сибири. Не прячь, вели привести дочку. — Твоя воля, хозяин. Карим, покачиваясь, послушно поплелся в избу. Его молча ждали. Наконец, он появился на пороге, держа за руку смущенную девушку. — Вот дочка моя Халима, — Хороша, — прошептал купец. Вся в матушку. Не бойся, красавица, подойди поближе. У меня и подарок припасен, глянь-ка. Купец извлек из жилета блестящее ожерелье из пластинок, подвешенных на тонкой цепочке. Надевая ожерелье на шею девушке, он сделал движение, чтобы привлечь ее к себе. Но Халима легко выскользнула из его рук, поклонилась и, светясь радостью, юркнула в дом. Все дружно рассмеялись. Доволен был и Карим, что все кончилось благополучно. — У тебя, Карим, хозяйка есть, — сказал купец.— У меня нет. Отдай дочку — все долги спишу. — Никак нельзя, хозяин, подумав, возразил Карим. — Ты — старый, она — молоденький овечка. Скоро ждет жениха из дальней тайга. Батыр-охотник злиться будет. Никак нельзя. — Торгуешься, старик, цену набиваешь! — Купец поднялся из-за стола. — Давай честно, принародно сговоримся. Слышите, мужики? Даю Кариму Сагитову за дочку откупную бумагу от всех долгов, а в придачу вот еще, и он выложил на стол пачку денег. Охотники обомлели: столько денег они отродясь не видывали. Тут намедни соседи вусмерть разодрались из-за поломанной лопаты, которой цена — грош. А в Бочкарях один поселенец запросто кончил мужика, чтоб 15 рублей долга ему не отдавать, что есть жизнь? Видимость одна — был человек и не стало, а деньги — всему голова. — Ну как, Карим, по рукам?— довольно ухмыльнулся купец. — Али мало? На еще, — на стол легла вторая пачка денег. Карим, понурив голову, молчал. Затем тяжело поднялся, бледный и растерянный, глянул на жену, которая замерла на пороге, скрестив руки на груди. — Нет, хозяин, - тихо произнес он. - Деньга — вода, вся в твою лавку пойдет. А дочке на век беда. Никто но ожидал отказа. Даже бывалый купец не знал, как теперь быть. То ли возмутиться: ведь задето самолюбие, пошатнулась вера в его всесилие, то ли плюнуть на все: ну, просчитался малость, зря затеял пирушку. И моментально, с торгашеской изворотливостью перекроил свой план. Раскатившись громогласным хохотом, хлопнул ладонью по столу и воскликнул: — Ай да Карим! Молодчина! Охотники облегченно вздохнули: выходит, купец пошутил. Лукавая улыбка Карима затерялась в бисерных складках уголков глаз. — Выпьем, мужики, за верность отцовскую! — гаркнул купец и разом опорожнил кружку первача. Бочонок еще не был опростан, попойка продолжалась. Когда же все порядком захмелели и перестали соображать, купец достал из коробка большой медный котел. Натертая до блеска посудина радужно высвечивалась в лучах заходящего солнца. Завистью горели глаза охотников; неужели подарит Сагитову? — Мужики, этой вещи цены нет. Но я не жадный. Так и быть, отдам котел тому, кто принесет больше мехов. Опаленные хмелем и соблазном, охотники кинулись по домам. Во двор к Сагитову стащили все запасы мехов. Скоро коробок до самого верха наполнился шкурами соболей, куниц, лис, белок. Тут же определился обладатель бесценного котла и за его успех был провозглашен тост. Рано утром во дворе Сагитовых поднялся шум. Обезумевшая от горя Фаиза металась по дому, обшаривая все закоулки двора и без конца выкрикивая: «Халима! Халима!» На сеновале она едва растолкала мужа: Вставай, Карим, вставай! Где Халима? Скажи, где наша дочка? Фаиза бессильно упала на сено и, содрогаясь всем телом, рыдала. Глядя на нее, плакали дети. Карим не мог сразу понять, что случилось. И вдруг, как выстрел, прозвучало в голове: «Халима!» Он вскочил, забежал в дом, схватил ружье и быстро зашагал по дороге в соседнюю деревню. До Бочкарей — рукой подать, и Карим не успел остыть от обуревавших его мыслей. Он живо представил, как все случилось, Ночь. Все спят. Халима убирает со стола после гостей. Тихий голос в темноте двора окликнул се. Она обернулась, и в тот же миг ее сжали тиски чьих-то больших сильных рук. Она хочет вырваться, крикнуть — ей закрывают рот и уносят... «Там, она, там. Скорей же!» — подгоняет себя Карим. У дома купца он остановился, перевел дух и с силой толкнул массивные ворота. Сердито заскрипели ржавые навесы, зарычал разбуженный на цепи волкодав. Двор был пуст и безлюден. Посреди него стояли два коробка, третий, что с мехами, спрятан в завозне. Дверь в доме тоже оказалась незапертой. Осторожно, по-охотничьи Карим прошел в горницу, откуда слышался тяжелый храп. Купец спал, развалясь в старом, потертом кресле. В руке у него висело ожерелье... Карим кинулся в угловую комнату-почивальню и застыл на пороге: в изорванном платье, вся в ссадинах Халима безжизненно лежала на широкой койке. Укутав дочь в простыню, Карим осторожно взял ее на руки и вынес на улицу. Он шел не спеша, ровным напряженным шагом, высоко подняв голову. На лице его смешались скорбь и ненависть. Встречные люди пугливо сторонились. Далеко за околицей, у самой опушки леса Карим бережно положил Халиму на землю, согретую солнцем, и спустился в ельник, где протекал родниковый ручей. Остудив голову, он сделал несколько жадных глотков, зачерпнул в малахай воды и поднялся из оврага. Живительная влага возвратила сознание Халиме. Всю дорогу она стонала, что-то выкрикивала в бреду, вырывалась из рук. Карим несколько раз останавливался, чтобы отдохнуть, утешить дочь. Еще на подступах к деревне послышался неясный гул голосов. Вскоре он увидел толпу односельчан, кричащих и возбужденно размахивающих руками. — Обманул, ограбил он нас! — Всех опутал долгами. Управы на него нету, так сами найдем! Несколько мужиков вытащили на улицу медный котел, подарок купца, и колотили его под одобительные возгласы толпы. Били с такой яростью, будто у их ног валялся сам купец. Заметив Карима, люди расступились, смолкли и провожали его долгими сочувствующими взглядами. — Мертвая, — печально, почти неслышно произнесла одна из женщин. — Замучил купчина. Из толпы раздалось: — Бей грабителя, бей насильника! С криками и заклинаниями люди ринулись к дому купца.., ("Знамя труда", 3 ноября 1984 года, № 132. Е.И. Лоза "Были варнацкого села". Продолжение следует). |