Весь остаток осени Михаил устраивал зимовье. Вырыл под горой землянку с нарами, камен­кой. Хоть и тесно, и непривычно все: стены - сырая земля, стол — широкая плаха, стул — чурак, постель — охапка сена, а все же дом! Каждый день охотился, рыбачил, рубил лес для будущей избы и заготовлял дрова. Вскоре шкурами разных пушных зверей, какими только богата округа, наполнилась отшельничья землянка, завешаны стены и двери, накры­ты пол, нары. Чтобы не томило одиночество, Михаил приручил зайца-подранка, которому дал кличку Браток. Лечил, кормил, хо­лил его, и зверек мало-помалу привык к новой обстановке, к хо­зяину.

Долгими вечерами, когда Ми­хаил коротал время за приготов­лением ужина или приводил в порядок охотничье снаряжение, Браток доверчиво забирался к нему на колени. Потрескивали дрова в каменке, от которой рас­текалось тепло по землянке, что-то тихо бормотал хозяин, а Бра­ток прислушивался и дремал. «Скоро мы, Браток, заживем, — рассуждал Михаил, — только бы нам доставить хозяйку сюда. Ну, "чего шары выпучил, не веришь? Потерпи вот маленько»_.

От зари до зари, занятый при­готовлением к зиме, Михаил не заметил, как подкрались холода. С севера потянул ледяной ветер, нагнал пепельно-серые тучи, про­шелся по лесу снежной поземкой. По-осеннему мелки и сонно мед­лительны в излучинах речки, схваченные у берегов прозрачным ледком. И чем ближе подступа­ли морозы, тем нетерпеливее ждал Михаил того дня, когда можно будет отправиться в Перевалово. Тосковала душа обо всех домашних.

С первым снегом, как и было условлено, он собрался в дорогу, оставил зайцу еды на несколько дней — и в путь. Морозец под­гонял Михаила, одетого легко по-летнему, а пуще того — ско­рая встреча со своими. Шел весь день с короткими передышками и всю ночь. На этот раз дорога не показалась, как прежде, длинной. Рассвет застал его у деревни.

Постучал в окно, выходившее внутрь двора. В сенях послыша­лись шаги и настороженный го­лос матери:

— Кто там?

— Отвори.

— Мишенька! — вырвалось у матери. Распахнула дверь и об­мерла: перед ней на пороге стоял бродяга, обросший, оборванный, каких немало шляется по Сибир­скому  тракту.

Неожиданное появление Михаи­ла переполошило весь дом. С палатей кубарем скатился Васек — и в объятия к брату. Неведомая сила подняла с постели Анну, выскочившую в исподнем на кухню.

— Живой... Вернулся, — шептала она, прижавшись к Михаи­лу. А он, завороженный ее бли­зостью и теплом, повторял:

— Вот   видишь,  вернулся...

Глядя на них мать утерла кра­ем платка глаза, отец откашлял­ся и нетерпеливо распорядился: Ладно, опосля намилуетесь. А ты, мать, чего мокреть развела.  Михаил, небось, сутки не спавши, не евши. Готовь на стол, и обернувшись к Ваську, добавил: — Ну-ка, босая команда, затоп­ляй баню да пожарче!

После бани легкая истома рас­текалась по телу, и Михаил по­чувствовал нестерпимое желание повалиться в приготовленную Анной, мягкую, чистую постель. Но мать, накрыв на стол, уже звала всех, К тому же пробуди­лась Катюшка. Услышав от мате­ри: «тятька пришел!», — она стремглав понеслась к нему, рас­пахнула ручонки и крепко отня­ла за шею,

Ели мало и неохотно, хотя и на­варистые щи, и тушеная до ру­мянца картошка на сале, и пи­рог к чаю были, как всегда, от­менные, не терпелось услышать от Михаила все до подробности; где и какое место облюбовал, как обжился. Первым мог спро­сить глава семьи, А Григорий Михайлович будто нарочно тянул время: ни в деле, ни в серьезном разговоре не любил он спешки. Плотно позавтракав, он привыч­но откинулся на спинку стула, вытер полотенцем руки, бороду.

~— Ну, сказывай, Михайло, как твои дела.

Михаил замешкался. Длинно говорить не мог, а коротко всего не обскажешь.

— Место безлюдное, богатое. Лес строевой, смоленый — руби и тут же в стены клади. Кругом озера, речки. Рыбы и разной ди­чи в них несметно. Рук только не жалей. Пока что землянку изладил, а по весне, как срублю избу, уведу Анну с Катюхой. Может, и вы надумаете, батя?

— Ишь, какой прыткий. Стар я уже, чтоб по тайге шастать. А Васька, пожалуй, пристрой возле себя.

Все было мирно и ладно, пока не встряла в разговор Марфа:

— Анну-то как заберешь? При­метят люди, что пропала, ведь покоя не дадут.

В самом деле, почему он, Ми­хаил, не подумал об этом. Как же быть? Молчал и батя.

— Ежели за мной дело стало, маменька, — Анна решительно глянула на свекровь, — то я са­ма вольна решать, как быть. По­началу отойду на жительство к какой-нибудь вдовой женщине, ну, хотя бы к тетке Игнатьихе, а там, глядишь, на отхожие промыс­лы соберусь в Тюмень, паспорт выхлопочу.

— В уме ли ты, дева? — хло­пала себя по крутым бедрам свекровь. — Что о нас подумают: мол, живо спровадили сноху без Михаила. А Игнатьиха, знамо, первая побежит по деревне сплет­ню пускать.

— На всякий роток не наки­нешь платок, — Григорий Ми­хайлович поднялся, дав понять, что разговор окончен. — Может, оно и лучше так-то. Посудачат и перестанут, зато никакого спро­са.

За приготовлениями к прово­дам Михаила быстро минул день. Спать улеглись раньше обычного, чтобы встать до рассвета. Да какой же сон Анне! Прижавшись к мужу, спрашивала без конца, как и что там, на новом месте, управится ли он одни с избой. Михаил в полудреме нехотя, од­нословно отвечал. Его спокойная уверенность передалась Анне и она замолчала, мечтая уже о своем; о том, как обставит дом что для этого понадобится., что прикупить или сшить. Тут уж и вовсе отошла охота спать. Она даже обрадовалась, когда Михаил вдруг спросил:

— Кого же замест меня в сол­датчину проводили?

— Ой,  что тут было! Как тебя не нашли, так волостной старши­на рассвирепел и всю злость на старосте сорвал: «Проворонил Кривошеина, — говорит, -— соби­рай на службу своего лоботряса Прошку!» 

И укатил.

— Да, — вздохнул Михаил и, более не в состоянии перебороть себя, крепко уснул. Анну снова обступили тревожные думы. Чуть закроет глаза — чудится ей то глухомань, кишащая алчными зверями, то снежный вихрь, за­метающий их избушку. Она пыта­ется притворить распахнутую дверь, то какая-то немощь одолевает ее. В страхе откроет ши­роко глаза, услышит ровное ды­хание Михаила, успокоится. И опять думы, думы...

За зиму Михаил еще раза два-три побывал в родном доме. Пе­ренес на свою заимку все, без чего не обойтись в хозяйстве. Валил и шкурил деревья, изред­ка выходил на охоту. На веселой, всегда солнечной елани, облюбо­ванной им, у подножья горы вблизи речки вырос уже целый штабель белоствольных бревен. Это для будущей избы. В силь­ную стужу Михаил отсиживался в землянке. И здесь ждала его работа, нехитрые заботы о Брат­ке, которому всякий раз, после долгих отлучек хозяина, встречи приносили немало радости.

Весна пришла неожиданно ра­но, многоводная, шумная. Речки вышли из берегов: наполнились вешними водами поймы, образуя широкие озера с редкими остров­ками кустарника. Днем и ночью доносился от Безымянки и Бал­ды шум и треск падающих дере­вьев. Потеплело, оттаяло на ду­ше Михаила: кончилось и для него тяжкое испытание. Теперь работа на строительстве дома подвигалась  куда живее.

("Знамя труда", 1 ноября 1984 года, № 131. Е.И. Лоза "Были варнацкого села". Продолжение следует.)