Михаил очнулся от ощущения озноба в теле. Выбрался из вороха веток, встряхнулся и замер от удивления. В предрассветных сумерках тускло мерцал на траве и на стволах упавших деревьев первый иней. Призрачно белели прибрежные кусты. Где-то поблизости звонко стучал трудяга-дятел, нарушая стылую тишину леса, да слышался одинокий совиный стон. Понемногу небо начинало сереть. За ночь уровень реки поднялся. Место, где несколько часов назад стоял и плот, скрылось под водой А по стремнине нескончаемо плыли обломки деревьев и пучки подмытого кустарника. Наскоро позавтракав. Михаил собрал свои пожитки, кое-как добрался до плота и налег на шест. Течение легко подхватило плот и понесло. Ловко перебирая шестом, Михаил быстро добрался до стремнины. Но тут случилось то, чего он больше всего опасался: шест не доставал дна. Плот, покорный течению, ударялся о плывущие рядом коряги, вот-вот перевернется или рассыплется по бревнышку. Выручила лопата, заменявшая теперь Михаилу весло. Он греб изо всех сил, предупреждая удары. Река сделала крутой изгиб и на правой стороне ее открылась широкая заводь. Воспользовавшись этим, Михаил снова схватил шест и налег на него всем телом. Плот неожиданно развернулся, вздрогнул, тихо закачался и стал медленно причаливать к камышовым зарослям. Только на берегу Михаил почувствовал, как ослаб и взмок от усталости и волнения. «Ну и речушка! — Подумал. — Даром, что малая, а веселая однако». Затем разобрал плот, пустил по течению, тоскливо глядя вслед исчезающим в потоке бревнам: «Так, должно, и человек: жил, пока нужен был. Что теперь я? Один, как перст. Что живой, что неживой». И пошел дальше, сгибаясь не столько под тяжестью груза, сколько от дум о своей затерянной, запутанной судьбе. Лес неожиданно расступился и еще раз обнажил край реки, серебрившейся в утреннем рассвете. Михаил взглянул напоследок на ту сторону Пышмы, тихо, едва шевеля губами, молвил: «Прощай, горемычная сторонушка!» — и свернул в лес. Под опойковыми сапогами чвакала набухшая в сырости палая трава. Шел верст пятнадцать по потворам и гривам, пока не набрел на речку, заросшую тальником вперемежку с разлапистой черемухой и рябой от нетронутых гроздей рябиной. В воздухе кружился желто-золотистый, почти прозрачный лист осины. На оголенных кустах шиповника, как капли крови, алели ягоды. Кое-где виднелись неяркие запоздалые цветы. И наперекор всему багрянцу увядания гордо и вызывающе зеленел сосновый бор с редкой березовой проседью. Вот и бабье лето. В эту пору вся семья Кривошеиных обычно занята и предзимними хлопотами. Мужчины плотничают, ремонтируют и утепляют дом, надворные постройки. Женщины все чистят, моют, выхлапывают, сушат. Шустрый Васек едва поспевает на подмогу то к одним, то к другим. Ему нравилась эта шумная суета, похожая на праздничное приготовление. В минутном забытье Михаилу представилось все это так живо, будто снова побывал дома и повидал всех. Грустные воспоминания прервал дятел. Он доверчиво сел на старую ель, у которой остановился Михаил, деловито разглядывая трещины в коре, затем перепрыгнул на сухой сук и с ловкостью фокусника повис вниз головой. Вертя шеей и блестя круглыми глазами, обращенными на странного пришельца, дятел снялся и стремительно нырнул в зияющую синеву неба. Солнце клонилось к закату, когда Михаил вышел к устью безымянной речушки. Правый берег порос редким кустарником, чуть выше начинался густой сосняк, а самый край горы, казалось, упирался в небосвод и прочесывал острыми зубьями деревьев дымчатые облака, освещенные изнутри пурпурным огнем заката. Слева легла низина, одетая в темный наряд елей и пихты. Гигантская тень медленно сползла с горы на низину и делала ее еще мрачнее, неприветливее. Здесь, у подножия горы, истомленный большим переходом, Михаил спал непробудным сном. А весь следующий день он бродил по окрестностям речек Балды и Безымянки. То спускался в низину, и тогда с головой погружался в сплошную стену болотных трав, то снова поднимался в гору, чтобы осмотреться окрест и не потерять направление. Вскоре речка Безымянка привела Михаила к широкому болоту, по которому было разбросано множество маленьких озер. В солнечном свете они казались обломками огромного зеркала. Шум водоплавающей дичи, доносившийся от озер, заставил радостно заколотиться сердце охотника: «Вот он, край непуганных птиц!» С другого конца к болоту сходились три мелкие речки, кишащие рыбой и дичью. Возвращаясь к своей стоянке, Михаил все более утверждался, в мысли, что лучшего места не сыскать. «Тут и зачинать новую жизню» "сказал себе. И набрав полную грудь воздуха, во всю мочь крикнул: «Эге - гей!» Троекратное эхо прокатилось по окрестностям, а следом за ним ружейный выстрел возвестил о том, что явился человек, хозяин. ("Знамя труда", 27 октября 1984 года, № 129. Е.И. Лоза "Были варнацкого села". Продолжение следует).
|