Утром товарный обоз выкатил из Перевалово и продолжал путь на Тюмень. Как показалось Гри­горию Михайловичу, никто не об­ратили внимания на то, что за од­ним из возов шагал его сын Ва­силий. Чтобы не отстать от отца и показать свое радение, парниш­ка то и дело пришпоривал коня, размахивая кнутом и понукая. Конь пугливо озирался и перехо­дил на рысь.

— Ты пошто этак! — накинул­ся на Васька отец. — Загубишь коня. Ослабь вожжи да за доро­гой поглядывай.

Васек насупился: хотел как лучше, а вышло наоборот...

Напрасно Григорий Михайлович тешил себя мыслью, что все обо­шлось благополучно. В полдень к Кривошеиным пожаловал десят­ник Филимон, плюгавый, нека­зистый мужичок с оспяными щер­бинами на лице и редкой бороденкой. С чьей-то легкой руки закрепилась за ним кличка кирьяновского легавого, преданного пса сельского старосты Луки Ки­рьянова. Ничего от него не ута­ишь: все приметит и выпытает. Худая слава не мешала однако Филимону держать переваловцев в страхе.

Вот и сейчас он появился па пороге кривошеинского дома с лукавой  улыбкой:

— Как живете-могете? — Об­ратился он к хозяйке.

-— А тебе чего? — Сурово, но с тревогой в голосе спросила Марфа.

— Филимон, зная крутой нрав Кривошеихи, присел на край лав­ки ближе к дверям, смял руками шапку.

— Я с приветом к тебе, Марфа, можно сказать, по деликатному делу, а ты взбычилась. Нехорошо.

— Не юли, Филька, сказывай, чо надо, — Марфа стояла против него, сложа тяжелые руки на поясе.

— Старшой-то где? Не видать его было в обозе.

— На охоту ушел. Чего еще?

— Не ко времени охоту затеял. Меньшой в извозе — не велика подмога.

— Проследил уж, поспел, — потемнела от накипевшей ярости Марфа.

Как знать, чем кончилось бы все это, не появись на шум в кухне Анна. Свекровь застыла с ухватом в руках, а побледневший Филимон вцепился в дверную скобу. Воспользовавшись замин­кой, он степенно пригладил шап­кой взъерошенные волосы, про­гнусавил:

— Здравствуй, красавица! Из­маялась, небось, от свекровниной работушки. Этак-то быстро сле­тит краса. Добрый бы хозяин...

— Филька! — Грозно упредила Марфа. — Не пытай мое терпе­нье.

— Эк ты беспокойная, -— Фи­лимон опасливо покосился на Кривошеиху и враз переменив­шись в лице, ровно, почти торже­ственно произнес: — К вам с приветом-поклоном волостной го­лова Савелий Парамонович. Из­волили беспокоиться о здоровье молодой хозяйки.

Анна окаменело уставилась на Филимона, не в силах молвить и слово. Свекровь же так оттянула непрошенного гостя ухватом, что тот с грохотом выкатился через сени на порог и носом к носу столкнулся с цепным псом.

— Вот-вот, разбирайтесь про­меж собой! — Марфа захлопнула дверь.

Как на яву, встал перед Анной день свадьбы, неожиданная встре­ча в сенях с волостным старши­ной Саввой Кандыбой и его хрип­лый голос: «Не по душе мне, Ан­на, это веселье». Потом и за столом не раз ловила на себе тя­желый Кандыбин взгляд. Встре­вожилась, но никому не сказала. Цепочка воспоминаний привела к событиям последних дней: рас­правился с Михаилом, теперь этого урода Фильку засылает.

— Я, я виновата! — Анна по­валилась на колени перед свекро­вью, неистово рвала на себе во­лосы и захлестнулась рыданиями.

— Это я накликала беду на Ми­шеньку! Казните меня, маменька, лютой карой. Не хочу больше жить, не хочу!

— Что ты, Аннушка, господь с тобой, окстись. Как можно не­винному грех на душу брать, — замахала на нее руками Марфа — Ежели ты про волостного, так кто же его, старого кобеля,  не знает. Третью женку на тот свет спровадил. Сказывают, шибко дурной он во хмелю, смертным боем колотит домашних. И ведь управы на эких нету.

Спокойный, рассудительный тон свекрови привел Анну в чувство. Поднявшись, она неровно про­шла в спальню, все еще всхли­пывая: «Ох, тяжко, моченьки бо­ле нет». С того часа Анна слегла. То ее знобило, то в жару бреди­ла. Двухлетняя Катюша, почуяв неладное, не отходила от матери, поглаживая ей руки, без конца лепетала: «Скоро тятя  придет...».

Сменялись дни тревожных ожи­даний. За окном все так же мер­но шумел дождь. Подойдет Анна к окну, прислонится горячим лбом к стеклу, по которому стекали частые струи, и смотрит, смотрит на дорогу.

Унылы и однообразны ненаст­ные дни в Перевалово. Безлюдье, тишина. Пробренчит колокольцами тюменская почта, и опять ти­хо. Изредка проведут через де­ревню партию колодников, звеня­щую цепями. Солдаты в белых рубахах сопровождают их по обеим сторонам, а сзади — те­леги, на которых сидят женщины. Видно, решили разделить с му­жьями горькую судьбину.

От этих картин еще тошнее на душе Анны. Подумала вдруг: «А если б Михаила заарканили в кандалы, пошла бы ты с ним за тысячи верст, вот так же по гря­зи, по пыли, на голод, на хо­лод?» — И тут же воспротиви­лась: «Не бывать тому». Однако, внутренний голос вопрошал: «А все-таки?».— «Да, хоть на край света!».

Из горницы слышны вздохи и неясный шепот свекрови. Думы о Михаиле тоже не оставляли ее ни на минуту. «Где же ты, соко­лик мой ясный, не загинул ли в лесах да болотах? Дай, господь, ему силы и верную дорогу, убе­реги от лютого зверя и злого че­ловека. Защити и помилуй». Пе­чалилась и о Васютке: «Выдюжит ли длинную дорогу?».

К исходу третьего дня Григо­рий Михайлович с Васьком, гряз­ные и простылые, добрались до дома.

— Спрашивали Михаила? — Был его первый вопрос.

— Бог миловал, покель  не слышно, — успокоила Марфа, а после обеда обсказала  все,  что приключилось с  Анной. Недолго мешкая, Григорий Михайлович собрался к Кирьянову. «Будь что будет, — решил   он. — Доложу старосте: ушел-де Михаил на охо­ту и уж третьи сутки, как нету. Пропал, значит. А как с  Анной быть, время покажет. Надсмеха­ться не дозволю».

Старик Кривошеин шагал ши­роко, решительно, выбрасывая да­леко вперед посох. В нем все кипело  и бунтовало.

("Знамя труда", 25 октября 1984 года, № 128.Е.И. Лоза "Были варнацкого села". Продолжение следует).