На том и порешили. Федот Поликарпов раскланялся уже за-полночь, когда в доме начались приготовления. Мать достала из сундука одежду, нагребла в ме­шок сухарей, разной снеди, со­ли. Отец направлял лопатку, топор, нож: Михаил сложил весь запас пороха и дроби, прочистил ружье, надел свою неразлучную на охоте кремневку.

Пока мать хлопотала в горнице, отец подошел к Михаилу на ухо, чтоб ни одна живая душа не слышала, спросил: — Куда путь держать дума­ешь?

— Черной тропой, на Пышму, а там бором на болота верст двадцать-тридцать.

— Гиблые места, знамо. Гляди в оба. Как обживешься, дай знать. Ждать будем по первому снегу. Ну, с богом, — они крепко обнялись. Подошла мать.

— Вот тебе, сынок, мое благо­словение, — подала крошечный образок, перекрестив им Михаила.— От беды убережет.

Михаил заглянул в спаль­ню, поцеловал тихонько, чтоб не разбудить Анну и Катюшу. По­сидели молча перед дорогой. Отец помог взвалить на плечи мешок. На мгновенье Михаил задержал­ся  у порога:

— Не кручиньтесь обо мне шиб­ко. Анну и Катюшу поберегите.

Сырая  прохлада  бодрила Ми­хаила после бессонной  ночи. В обмытой дождями густой синеве проплывали молочно-белые клу­бы. Они ширились и, сливаясь, за­волакивали небо. Задами и огоро­дами Михаил незаметно пробрал­ся на большак. Версты три отша­гал в сторону Тюмени и свернул в ельник, откуда  высокими  ко­лоннами начинался кондовый лес. Хотя уже светало, здесь по-преж­нему держался сумрак и тишина, нарушаемая в вершинах  дере­вьев однообразным глухим гулом. Только чутьем бывалого охотника Михаил угадывал путь. «Стать бы на Черную тропу, а там ищи-свищи меня в урмане»,  - подумал он, ускоряя шаг.

Чаще стали встречаться багуль­ник и вереск, значит поблизости болото. Под ногами мягко проваливалась согра. Смолевый воздух, смешанный с острым запахом ба­гульника и прелой болотной тра­вы, щекотал и першил в горле. У старого валежника, откуда на­чиналась тропа к Поганому бо­лоту, Михаил остановился, затем круто свернул вправо, дабы обой­ти его. Лес снова сгущался. Вет­ви елей и пихты так густо переплелись, что цеплялись за одежду и хлестко ударяли по лицу. Вот, наконец, и «ворота» — огромная сосна в три обхвата, поваленная грозой.  Вершиной она уперлась в землю, а другой конец чудом держался за уцелевшую часть ствола. Отсюда начиналась та са­мая Черная тропа, по которой отваживался ходить редкий охот­ник.

Теперь приходилось пользовать­ся топором, чтобы прорубать за­росли  хвойника и гигантских трав. В хаотическом беспорядке покоились груды валежника. Стволы и ветви сосен, обросшие мхом и седыми космами лишай­ника, неожиданно вырастали в полумраке чудищами. Сюда и в ясный день не проникал свет, а сейчас только по редким приме­там Михаил угадывал след за­пущенной тропы. Вдруг из-под его ног с шумом метнулась в сторону черная тень. Михаил вскинул ружье и прижался к дереву, но тут же догадался, что вспугнул глухариный выводок. Птенцы растерянно и беспомощ­но, хлопая о бока крыльями, спасались бегством, а копалуха, сидевшая на вершине кедра, из­давала глухие тревожные звуки. «Угомонись, не трону твоих маль­цов», — Михаил заметил, как из травы с любопытством и страхом они поглядывали на него.

В  просвете деревьев  блеснул край речки.  Разлилась Пышма после долгих  дождей, забурлила у берегов и в излучинах. И хотя упрямо цеплялись корнями  за подмытую почву прибрежные кус­ты ивняка, шиповника и боя­рышника, все же поток  срывал их и нес вниз. В лесу Михаил промок, не спасла даже плотная кремневка. Солнце стояло в зените, отражаясь в  каждой капель­ке на жухлой луговой траве. Михаил сбросил с плеч мешок, раз­вел костер, поставил котелок чая. С трудом стащил с себя мокрую одежду, выжал и развесил ее на кусту шиповника. Мягкие лучи солнца и исходившая от согретой земли испара ласкали теплом  и свежестью. Лишь сейчас Михаил почувствовал всем телом усталость: ныли плечи, оттянутые тяжелой поклажей, мозжили ноги. Одолевало желание завалиться в эту мягкую, пахучую траву.

Сердито зашипел на костре котелок, напомнив Михаилу о том,  что пора полдничать. Все показалось необыкновенно вкусным:  и крепко заваренный чай, и  кусок рыбного пирога. Силы быстро возвращались к нему. Взглянув на луг, где весело  потрескивал костер и сохло на солнце белье, на свое скромное  застолье,  на  клочок неба, очерченного контурами сосен, он вдруг весело по­думал: «Чем не дом!» И тут же тревожное: «Ищут! Надо торопиться». С помощью топора и ножа Михаил принялся вязать плот, чтобы закончить до темноты, a  спозаранку спуститься на воду и переправиться на правый  берег.

Быстро убывал короткий осен­ний день. Искупались в послед­них лучах солнца алые гряды об­лаков и потускнели. В меркнущей вышине выткался холодный шар луны и медленно поплыл над притихшим лесом. Михаил вта­щил на берег готовый плот, привязал его к старой ольхе, низко склонившейся над водой, и направился к поляне. От тлеющих углей костра по низине стлался горьковатый смолистый запах. Одевшись и поужинав остатками чая с домашней прикуской, Михаил стал устраиваться на ноч­лег. Долго он не мог сомкнуть глаз. Тишина ночи не успокаивала, а еще сильнее обостряла чув­ство оторванности от мира. Из головы не выходили тяжелые ду­мы о семье, ее неясной судьбе. Время от времени Михаил напря­гал слух, желая уловить хоть один живой звук, но напрасно. Не дремала, наверное, только река. Под ее монотонные всплес­ки Михаил забылся.

("Знамя труда", 25 октября 1984 года, № 128. Е.И. Лоза "Были варнацкого села". Продолжение следует).