ПАМЯТЬ

Вечером в клубе собрались почти все из бумажного цеха, кто был свободен от очередной смены. Чествовали своего старого товарища — Клавдию Васильевну Коневскую в связи с ее 55-летием и выходом на пенсию. Устроителями торжества были комсомольцы со своим вожаком, слесарем -ремонтником Александром Заворотчевым. Как и водится в таких случаях, сначала прозвучали трогательные речи с вручением памятных подарков и сувениров, с дружескими объятиями. От имени администрации фабрики слово взял главный инженер Сергей Леонидович Сафонов, потом — ветеран труда Ефросинья Андреевна Тимофеева, начальник бумцеха Зоя Федоровна Мизер, председатель профкома Дмитрий Семенович Леднев. Говорили только хорошее, один пример ярче другого из богатой событиями биографии К. В. Коневской. Но более всего тронула людей трудовая книжка: 57 записей в ней и почти, все о премиях, благодарностях и высоких наградах.

В перерывах между речами девчата из клубной самодеятельности исполняли стихи и любимые песни ветеранов.

Клавдия Васильевна сидела в окружении самых близких ей друзей, и в ярком освещении заметно было, как по ее лицу пробегают то счастливая улыбка, то легкая грустинка. Она поднялась, высокая, стройная, русоволосая, обвела всех полными слез глазами и по русскому обычаю отвесила глубокий поклон:

— Спасибо вам, дорогие товарищи, друзья мои, за все-все. За то, что в 1944-м году приняли меня, девчушку-неумеху, в свой рабочий коллектив, за то, что научили меня многому и воспитали человеком. За то, что сегодня, сорок лет спустя, с честью провожаете на пенсию...

Любо-дорого было глядеть на нее. Кажется, что годы не властны над красой этой труженицы. Но вот она разжала большие, по рабочему мозолистые ладони:

— Многое могут эти руки, да что с того? Годы зовут на отдых. С грустью оставляю работу, но это светлая грусть. Довольная тем, что есть кому заменить меня — сын Николай продолжит на фабрике добрую семейную традицию электриков, там и внучек Мишутка подрастет, моя отрада и надежда.

Когда вечер завершался чаепитием, хоровыми песнями и переплясом, Александр Заворотчсв незаметно оставил клуб.

— Пусть старички повеселятся и погрустят без нас, — шепнул он товарищам. — Так им удобнее.

Ночь по-апрельски стояла влажная, пасмурная; лунный полумесяц бежал меж туч, мигая и отражаясь в непросохших вешних лужицах; сонную тишину улицы нарушал ровный гул фабрики. На высоком клубном крылечке парни закурили: не хотелось сразу расходиться по домам. Помолчали, перегруженные впечатлениями от всего услышанного на вечере.

— А чудные они какие-то, старички. Как послушаешь, так мо к по подумать, что без них белый свет перевернется, — улыбнулся Василий Золотарев, сеточник бумцеха. — Их никто не зовет, не просит, сами вмешиваются во все и везде со своими замечаниями, советами.

— Побольше бы таких чудаков, как Клавдия Васильевна, как все наши родители, — подхватила Вера Бойко, бухгалтер фабричной конторы. — Чуть что неладно на работе — разобьются в лепешку, — не посчитаются со временем, ни со здоровьем своим и сделают все честь по чести, как надо. Об оплате и не спросят.

—- Отчего, думаете, у них так?— Вдруг спросил Александр Заворотчев. — Не знаете? А я скажу. По тому что они чувствуют себя хозяевами. Все здесь — и природа, и фабрика, и их собственная жизнь — все принадлежит только им. Если хотите, они и есть настоящие Дети свободы.

— Слишком громко сказано, — возразил Василий. — По-моему, тут все проще — действует привычка. Всю жизнь, в войну и до войны, они держались на энтузиазме да сознательности. Это только сейчас, когда у государства появилось больше возможностей, заговорили о создании материальной заинтересованности в труде, конечно, в сочетании с моральной.

Политинформатор Василий сел на своего конька, смехом перебила его Светлана Семкова, чертежница конструкторского бюро. — А вообще-то, конечно, Дети свободы. Выходит, что мы — дети и внуки Детей свободы.

— О нет, чтобы называться так, надо заслужить. Всей жизнью своей.

За спором они не заметили, как пересекли фабричную площадь.

— Стойте, ребята! Слышите, ну, тихо, — задержала всех Светлана. — Мы гут спорим, шутим, смеемся, а она слушает нас и, наверное, запоминает. — Светлана показала на площадь.

— Не верите? Приложите ухо к земле, только чутко-чутко, и она поведает вам были седой старины. О первых пришельцах, мечтавших о вольной воле; тяжким стоном, как эхом, отзовутся в ней варнацкие муки; загудит мужицкими спинами стройка бумажной фабрики; зазвенит бунтарскими голосами сельских сходов; загремит бандитскими выстрелами и обагрится кровью жертв революции...

Все слушали этот пространный монолог и не решились прервать его. Первым не удержался однако Василий:

— Да ты, Светка, прямо поэтесса! Отвечу тоже стихами, правда, не своими, поэта Садофеева:

«И давно ли болотною выпью

Надрывалась родная земля».

— Ну, как?

Но Светлана как будто и не слышала реплики, упоенно продолжала:

— Наша площадь. Ох, как много она повидала и наслышалась на своем веку. Будь моя воля, запретила бы колесить по ней машинам и тракторам, поставила бы в центре нее обелиск рабочей славы, огородила бы ее вечно зеленой аллеей серебристых елей, засеяла бы красными маками...

30 декабря 1984 г.

(И.Е. Лоза, «Дети свободы», газета «Знамя труда»15 января 1987 года, №6)