Через два-три месяца в дерев­ню Земляная были пригнаны еще несколько партий арестованных, Построив бараки, они приступи­ли к сооружению плотины. Уста­новили хозяйственный двор по обделке дерева, завалили овраг, где протекала речка, и к осени следующего года установили пло­тину. На болоте вода поднялась на метр и все затопила. Зимой, когда водоем покрылся крепким льдом, каторжане начали выру­бать на нем лес и кустарники. К весне болото превратилось в пруд.

Еще через год каторжане взя­лись на постройку на левом бе­регу ниже пруда винокуренного завода. А на правом постави­ли водяную мельницу на шести поставах для размола зерна, иду­щего на производство. Горделиво и устрашающе, напоминая о божьей каре, поднялась над убо­гими строениями деревянная цер­ковь в честь Успения, старинного праздника пресвятой богородицы. По имени церкви был назван но­вый поселок Успенкой. Напротив церкви, замыкая площадь, стоя­ла большая казарма для охра­ны. Здесь же учинялись допро­сы и всякий иной сыск каторжан. В «живодерке», как называли арестанты казарму, наказывали розгами за различные провин­ности. Частенько экзекуции пере­носили на церковную площадь, где выстраивали для острастки каторжан.

На окраине поселка построили тюрьму для особо опасных прес­тупников. Ее примечательностью была «зеленая улица» — березовая аллея, где прогоняли провинившегося сквозь строй солдат и били шпицрутенами.

Все арестанты были осуждены на длительные сроки каторжных работ. На виске у каждого выжжены две буквы — С. К. (ссыльнокаторжный). Чуть займется день выгоняют клейменных на строительство винокуренного за­вода. За всякие малейшие прос­тупки, непослушание арестанты подвергались избиению розгами, плетьми и шпицрутенами. Строп­тивые после работ содержались в тюрьме, остальные в общей ка­зарме, а более покорные обза­водились семьей, домом, хозяйст­вом. Были случаи побега арес­тантов и только с тем, чтобы не работать. Лес, окружающий за­вод, скрывал беглецов. Но к зи­ме они являлись вновь, и начальство давало им наказание — 15-20 розг. Сбегавшие посмеива­лись: «На спине не репу сеять, а все-таки мы пожили в свое удо­вольствие».

Не застала я каторжное время. Только родители мне рас­сказывали, как и что здесь было. Моя мать из бедняцкой семьи, из крестьян. Жили в нужде. Семья большая, а рабочих рук мало. Как 13 лет матери моей, Федосье Селиверстовне, исполни­лось, так барин взял ее к себе на кухню. Работала без устали, делала все по дому. А барин знал себе одно — пить, есть, спать да гулять.

С прислугой барин был злой. Драл всех за вину и без вины. Невзлюбили его работники, ста­ли потихоньку роптать. Бывало, соберутся на черной кухне мужики и перешептываются. Однажды зашла девочка, Федосья-то, по делам на кухню и слышит: «На­солил он нам столько, что од­ной смертью не рассчитается. По­ра избавиться от него — убить и поместье спалить. Испугалась девочка и убегла. Не прошло и часу, как имение загорелось. Де­вочка догадалась, чьих рук это дело, побежала к барыне и все ей доложила. Барыня на нее с кулаками:

— Ах ты, чертова девка, что же раньше-то не сказала? — и давай ее теребить за волосы да бить по голове. Мужиков-то и схватили. Драли их до полусмер­ти, а потом сослали в Сибирь. Девочку посадили в тюрьму на три года. Так началась ее катор­жная  жизнь.

Наша-то жизнь на моих гла­зах выправлялась, а вот про старое, каторжное время мне отец рассказывал, а отцу-то дед. Оно, если сопоставить с нашим време­нем, диким кажется. Каторжанам отрезали полбороды, стригли полголовы, выжигали пороховое клеймо на виске. Мой дед тоже клейменным был, строил вино­куренный. Так всю жизнь с тав­ром и ходил, чтоб не потерять­ся. Сослали его сюда за то, что не поладил с помещиком.

Помещик-то пугал, значит, де­да: «На каторге тебя будут кор­мить хлебом вперемешку с зем­лей, тогда узнаешь, как к хозяи­ну относиться». Дед норовистый был, спуску не даст. Нагрубил хозяину и угодил на каторгу.

Три дня в неделю на государство работали. За каторжанами солдаты следили. Был тут палач Филька — здоровенный парень, в широких шароварах, в красной длинной рубахе. Из Тюмени хозяева привозили его специально, чтобы усмирять строптивых. Драл он провинившихся нещадно. Взятки брать любил. Если подашь ему задаток, бьет легче, а нет — так ударит, что кровь брызнет. Бил до полусмерти. Иной прямо на кобылине  и  помирал.

Да и выстроить винокуренный завод не так-то легко удалось. Лес толстый, и землю, и лесины на своей спинушке таскали. Кто срок отбыл — значит, свободный казак, сам себе хозяин. Семейные каторжане оставались здесь по­жизненно. Занимались хозяйст­вом, держали свиней, коров, кор­мили скот бардой (отработанный продукт при  образовании вина).

Вино гнали из ржи. Мужички выпить любили. Другой раз само начальство подавало, чтобы на морозе веселее работалось. Пили да каторжные песни пели про добрых молодцев, про бродяг. Попеть тоже любили. Хороших певцов уважали. А потом цер­ковный колокол отбивал час: по­ра,  дескать,  на работу.   Так-то она жизнь и текла до освобож­дения.

*   *   *

В 1862 году, после манифеста об отмене крепостного права, бы­ла закрыта и Успенская каторга. Отбывших сроки наказания при­писали частью к деревне Земля­ная, частью к Заводо-Успенке. Образовалось два сельских об­щества — Землянское и Заводоуспенское, приписанные к Червишевской волости. На сельских сходах избрали старост из наи­более зажиточных  крестьян.

Тех каторжан, которые не от­были свои сроки, перегнали в другие места. Приписанным же на вольное поселение нарезали земельные участки из близлежа­щих Горошинских дач, а также участки Максиха и Острожное, расположенное в Тугулымской волости. Но никто из ссыльно­каторжных не переселился на эти участки. Получив освобождение, большинство из них возвратилось в родные места.

Варнаки в трудах и заботах доживали свой горький век.

 (28 сентября 1985 года, № 117. Продолжение следует).